«Что за прелесть эти сказки!» – писал Пушкин брату Лёвушке осенью 1824 года из Михайловского. Вечерами постаревшая Арина Родионовна восполняла, по словам поэта, недостатки его воспитания, но преувеличивать роль няни в творчестве поэта не стоит. Интерес к сказкам усилился у него на фоне обращения к народному творчеству многих представителей западной и русской культуры. Первопроходцами в области фольклористики были немецкие романтики и братья Гримм. В России первым собирателем древнерусских песен стал Кирша Данилов, Пушкин их знал. Но при его жизни сборников русских народных сказок не было, и думать, что он пригоршнями черпал оттуда, не стоит.

Пушкинское Лукоморье

У лукоморья дуб зелёный;/ Златая цепь на дубе том:/ И днём и ночью кот учёный/ Всё ходит по цепи кругом;/ Идёт направо – песнь заводит,/ Налево – сказку говорит. Сколько поколений в детстве «с выражением» декламировали эти волшебные стихи?! Я не исключение. И где это неведомое Лукоморье? Там всё шиворот навыворот: «русалка на ветвях сидит», а «тридцать витязей прекрасных/ Чредой из вод выходят ясных». Но главное там обитают герои знакомых русских народных сказок: «В темнице там царевна тужит,/ А бурый волк ей верно служит;/ Там ступа с Бабою Ягой/ Идёт, бредёт сама собой;/ Там царь Кащей над златом чахнет…» И попасть туда страсть как хочется, и страшновато.

Стихотворение написано как предисловие к «Руслану и Людмиле» (1820) спустя 8 лет после публикации этой богатырско-сказочной поэмы. А начал писать он её ещё лицеистом. В начале 1830-х в голове у него роились новые сюжеты для сказок.

Расцвет русской литературной сказки

Знакомые нам с младенчества сказки Пушкина создавались в 1830-34 гг. В эти же годы на фольклорном материале Гоголь писал «Вечера на хуторе близ Диканьки». Жуковский, вступив в состязание с Пушкиным, в августе 1831 года написал «Сказку о царе Берендее» и «Сказку о спящей царевне», в которых творчески пересоздал фольклорный материал, включая иноязычные образцы. Ершов пишет своего «Конька-горбунка». В 1832 году выходит сборник Владимира Даля «Русские сказки…», небольшой тираж которого был арестован «за насмешки над правительством, жалобы на горестное положение солдата и за простой слог, вполне приспособленный для низших классов». Один из уцелевших экземпляров Даль подарил Пушкину.

Первая сказка Пушкина

В сентябре 1830-го в Болдино написана народная в своей основе «Сказка о попе и его работнике Балде». Сказку о поповом работнике Пушкин услышал на ярмарке, запись сохранилась в тетради 1824 года. Но публиковать её, памятуя о последствиях своей «Гавриилиады» и зная, что приключилось с Далем, поэт не решился. Да и то сказать, уже первые строки: «Жил да был поп/ Толоконный лоб» – оскорбительны для служителя культа. Главный герой – Балда. Имя подчёркивает недюжинную силу: в ту пору балдой называли дубину, кувалду (см. Словарь Даля). В песне волжских бурлаков не зря поётся: «Эх, дубинушка, ухнем!» Вскоре слово приобрело иной смысл – «дурак». Язык изменяется. Сегодня в молодёжном сленге «балдеть» («тащиться») означает высшую степень восхищения. Но вернёмся к сказке.

Поп искал работника ценою подешевле. Балда подрядился «служить усердно и очень исправно» за мизерную, как посчитал поп, плату: «В год за три щелчка тебе по лбу,/ Есть же мне давай варёную полбу». (Полба – каша из пшеницы). Поп согласился, понадеявшись на русский «авось».

Время шло, Балда ел за четверых, а работал за семерых. Все были довольны. Но к концу года поп стал с тревогой почёсывать лоб и по совету попадьи дал Балде невыполнимое задание: взыскать с чертей оброк за три года. И как это водится в сказках про Иванушку-дурачка, Балда оказался на редкость сметливым. Трижды, как положено в сказках, сумел обвести вокруг пальца самого чёрта и воротился к попу с оброком. А далее – согласно пословице: уговор дороже денег. Наступает час расплаты, а сила у Балды богатырская: «С первого щелчка/ Прыгнул поп до потолка;/ Со второго щелчка/ Лишился поп языка;/ А с третьего щелчка/ Вышибло ум у старика». И под занавес – мораль: «Не гонялся бы ты, поп, за дешевизной!» По мнению пушкиниста В.Непомнящего, сказка напоминает басню.

Когда Жуковский в 1840 году её опубликовал, из цензурных соображений он заменил попа купцом: «Жил-был купец Кузьма Остолоп/ По прозванию Осиновый Лоб». Лишь в 1882 году сказка появилась в авторской редакции.

Анна Ахматова о последней сказке Пушкина

Заслуга открытия источника «Сказки о Золотом петушке» (написана в сентябре 1834-го) принадлежит не филологам, а поэту. Анна Ахматова определила, что в основе сюжета – «Легенда об арабском звездочёте» Вашингтона Ирвинга из его книги «Альгамбра» (1832). В библиотеке Пушкина имелся её французский перевод. О своём открытии Ахматова рассказала в объёмистой статье в 1933 г. Полагая, что читатель не бросится тотчас на её поиски, остановлюсь на главном.

Сюжет Ирвинга сложен и запутан, со всеми атрибутами псевдоарабской фантастики. Суть же такова: на старого мавританского короля со всех сторон нападают враги. Старый звездочёт вручает ему талисман – медную фигурку всадника, предупреждающего об опасности. С его помощью войско короля упреждает врагов и наголову разбивает. Однажды разведчики находят в горах готскую принцессу, в которую король влюбляется. Звездочёт неожиданно требует отдать ему красавицу. Король отказывается, нарущив обещание наградить благодетеля. Происходит ссора. Звездочёт с принцессой исчезают. Медный всадник утрачивает волшебную силу, превращается в простой флюгер.

У Пушкина зачин нароминает народную сказку: «Негде, в тридевятом царстве,/ В тридесятом государстве/ Жил-был славный царь Дадон./ Смолоду был грозен он/ И соседям то и дело/ Наносил обиды смело». Но постарел царь, и житья ему не стало: соседи то и дело нападали, «страшный вред ему творя». «Инда плакал царь Дадон,/ Инда забывал и сон».

 «Вот он с просьбой о помоге/ Обратился к мудрецу, звездочёту и скопцу». И тот вручил ему золотого петушка, который, воссев на высокой спице, стал верным стражем, предупреждал об опасности, но при этом покрикивая с насмешкой: «Кири-ку-ку./ Царствуй, лёжа на боку!» За такую услугу царь обещал звездочёту: «Волю первую твою/ Я исполню как мою».

Но после недели, проведённой с Шамаханской царицей, «покорясь ей безусловно,/ Околдован, восхищён», всё забыл наш царь Дадон. Забыл, что у входа в шатёр чаровницы он увидел рать побитую и своих сыновей: «Без шеломов и без лат/ Оба мёртвые дежат,/ Меч вонзивши друг во друга». Завыл было царь, «все завыли за Дадоном,/ Застонала тяжким стоном/ Глубь долин…» Но лишь увидел Шамаханскую царицу, умолк, хотя перед ним была погубительница сыновей. Забыл смерть сыновей, ставших жертвой ревности, забыл обещание, данное мудрецу.

Требование звездочёта подарить ему девицу, Шамаханскую царицу стоило ему жизни: «Царь хватил его жезлом по лбу». В черновике стояло нечто очень личное: «Но с царями плохо вздорить». Ведь лето 1834-го прошло под знаком ссоры Пушкина с Николаем 1. Но сработала автоцензура и появилось: «Но с иным накладно вздорить».

Пушкин отошёл от Ирвинга, рисуя расплату: «Вдруг раздался лёгкий звон,/ И в глазах у всей столицы/ Петушок спорхнул со спицы,/ К колеснице полетел/ И царю на темя сел,/ Встрепенулся, клюнул в темя/ И взвился… и в то же время/ С колесницы пал Дадон -/ Охнул раз, – и умер он./ А царица вдруг пропала,/ Будто вовсе не бывало./ Сказка ложь, да в ней намёк!/ Добрым молодцам урок». Концовка сказки о царе, который не держит слова, придумана Пушкиным, она во многом автобиография. Цензор не пропустил последние 2 строки.

Когда-то, работая над «Евгением Онегиным», Пушкин жаловался Вяземскому: «Пишу не роман, а роман в стихах – дьявольская разница». Между народными сказками и авторскими сказками Пушкина в стихах тоже разница огромная. Он создал особый жанр. Заимствуя у чужих, он творил своё, национальное. Воистину «там русский дух, там Русью пахнет»!